Муниципальное бюджетное учреждение культуры

"Городские библиотеки"
город Котельнич

  Центральная городская библиотека
  имени Л.Н. Рахманова

   

Детско - юношеская библиотека
имени А.С. Пушкина


Библиотека семейного чтения (филиал)
(ул.Победы, 48)

Рахманов - военный корреспондент

Леонид Николаевич Рахманов известный русский советский писатель, классик советской драматургии, сценарист, член Союза писателей, член Союза кинематографистов СССР, человек, воплотивший в себе лучшие черты русской интеллигенции XIX-XX века, Почетный гражданин города Котельнича был участником Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.


Леонид Николаевич Рахманов — подполковник интендантской службы I ранга, награжден 16 правительственными наградами. Среди них три ордена - «Знак Почета», Отечественной войны II степени, Октябрьской Революции, 11 медалей, в том числе «За оборону Заполярья» и «За оборону Лениграда», а также два знака, один из которых «Ветеран Карельского фронта».

Л.Н.РАХМАНОВ – ВОЕННЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ

Военная биография Л.Н.Рахманова началась во время  финской кампании 1939-1940 годов, где он был военным корреспондентом Ленинградского отделения ТАСС. Л.Рахманов в своих эпизодах-воспоминаниях «1939-1941» написал: «В ночь с 30 ноября на 1 декабря 1939 года из местечка Юкки под Ленинградом, будучи причисленными, к военной газете «Боевая красноармейская», мы с Бяликом, Германом, Слонимским и фотокорреспондентом Марком Редькиным выступили в поход. Вместе со стрелковой дивизией мы пересекли ближнюю границу Финляндии… Запомнился первый шаг за рубеж: с той и с другой стороны росла рябина, густо усыпанная ярко-красными ягодами; ягоды подморозило, и поэтому они были особенно вкусными. И в то же время мелькнула дикая мысль: а что если они…отравлены? Понимал, что это фантастическая чушь, и, тем не менее, разрешил себе две-три секунды с неприязнью оглядеть эти нарядные, но «чужие» рябины…
На финской заставе было пусто, на снегу виднелись следы босых ног, в доме разбросаны на полу игральные карты, о чем не преминули написать в своих корреспонденциях все военкоры, не забыв подчеркнуть небывалую длину прыжков бежавших с заставы финских пограничников…
Из Райволы мне надо было отвезти в Ленинград корреспонденцию, а машины под рукой не было. До Терриок я шел пешком по железнодорожному полотну. Сперва встретился наш патруль, который мне посоветовал снять с петлиц знаки различия. Затем я увидел медленно двигающийся мне навстречу бронепоезд; перед паровозом поставлена была платформа с бойцами, державшими винтовки наперевес. «Впереди все в порядке?» - спросил меня лейтенант. Я его успокоил, а уж после подумал: как хорошо, что они не приняли меня за переодетого финна! Из Терриок я поехал уже поездом…Лично мне эта недолгая война дала некоторый военный опыт, который пригодился через полтора года».
22 июня 1941 года Леонид Рахманов провел в Келломяках на даче, работая над самым мирным сценарием о Чарльзе Дарвине, ни разу не включил радио, не слышал выступления Молотова, и лишь в 6 часов вечера семья узнала, что началась война.
На следующий день Василеостровский военкомат направил его на Северный фронт, в армейскую газету «Часовой Севера». 24 июня 1941 года жена проводила его в Мурманск. Вместе с пятью ленинградскими писателями он прибыл в газету, помещавшуюся в гарнизонном Доме Красной армии, надел военную форму и приступил к работе.
Из воспоминаний полковника А.И.Бескоровайного «Строки – тоже оружие»: «Рахманов — высокий, стройный. Подобрать для него форму и в самом деле не легко. Все имеющиеся у нас гимнастерки ему были коротки. Пришлось отрядить Ивана Страхова на армейский вещевой склад. Вернулся он оттуда сияющий: нашел все, что нужно...Статьи и заметки Леонида Рахманова о героях боев в Заполярье стали регулярно появляться в нашей газете».
Из воспоминаний Л.Рахманова: «Поработав с неделю в редакции, я отправился на юг полуострова, где шли бои на Кандалакшском направлении. Стал писать свои очерки о боевых действиях нашей армии. Случалось, по часу томились у переправ, гадая, что раньше наступит - налет вражеских самолетов или же наша очередь перебраться на грузовике со снарядами через разлившуюся горную речку. Повидали взятых в плен немцев, не финнов, а именно немцев, что было особенно любопытно, и поэтому мы охотно о них написали. Едва я успел вернуться в Мурманск, как телеграфным распоряжением Политуправления ЛВО меня отозвали в Ленинград, в распоряжение ЛенТАССа. С грустью и, что говорить, не без зависти, провожали меня мои товарищи ленинградцы. Ни они, ни я не знали, что наш родной город, куда так неожиданно я возвращался, уже через три недели станет блокадным...»
С 12 августа 1941 года  Л.Рахманов приступил к обязанностям военкора по Ленинградскому фронту в Ленинградском отделении ТАСС. Добытая им  информация с мест сражений передавалась в сводках Информбюро, печаталась в газетах, в том числе и в газете «Известия».
Из воспоминаний Л.Рахманова: «Как корреспондент ТАСС я бывал главным образом в сухопутных частях 55-й армии, в зону действий которой входила активная оборона восточных и юго-восточных рубежей, и самым боевым участком этой обороны являлся город Колпино с его Ижорским заводом. К Колпину немцы подошли в конце августа, их остановили на заводской окраине, и с тех пор линия фронта проходила на подступах к Колпину вплоть до разгрома немцев под Ленинградом в январе 1944 года. Фронтовое напряжение ощущалось там постоянно, город, завод находились как бы непрерывно под током, Люди жили, работали, воевали под землей в подвалах, в блиндажах, в траншеях, в истерзанных, искромсанных снарядами заводских цехах. Деревянные, жилые домики перестали существовать: немцы стреляли по Колпину чуть не прямой наводкой. В ноябре 1941 года мы с Евгением Рыссом опубликовали в «Известиях» очерк под заглавием «Завод-воин».

 

Е.РЫСС, Л.РАХМАНОВ ОЧЕРК «ЗАВОД-ВОИН»

«Враг обстреливает этот небольшой город. Несколько часов продолжается артиллерийский налет, потом два или три часа перерыва. Это немцы перетаскивают батареи на новое место, чтобы укрыться от огня наших артиллеристов. И снова свистят снаряды, на улицах и в переулках вздымаются черные фонтаны земли.
Город живет напряженной жизнью. Жители приноровились к повадкам немцев, они встречают артиллерийские налеты без паники. В районе обстрела прекращается движение. Прохожие скрываются в безопасных местах, а в других районах продолжается нормальная жизнь. Без перерыва работают хлебозавод, фабрика-кухня, баня. Без перебоев выходит газета «Герои труда».
Особенно ожесточенный огонь направляют немцы на темные высокие трубы завода.
Уже много воронок на заводском дворе, на стенах многих цехов следы осколков, но завод продолжает работать, и шум от взрыва и свиста снарядов мешается с шумом станков и ударами молота.
Поистине поражаешься спокойствию и выдержке рабочих. Они работают день и ночь, смеются, шутят. Они очень спокойны. И пока не побываешь в цехах, не пройдешь по улицам городка, нельзя представить себе всего героизма этих людей.
Интересна история цеха, начальником которого был тов. Шендеров.
Враг был совсем близко. Части Красной Армии задержали его и заняли оборону. Бои шли в нескольких километрах. Из частей стали обращаться с просьбой отремонтировать орудия, танк или бронемашину. Завод производил ремонт очень быстро и хорошо. Руководил работой секретарь партийной организации цеха т. Шендеров. Однажды он нашел в одном из складов много брони, остающейся от снятого с производства одного из видов вооружения. Ему пришла в голову мысль, что броню эту можно использовать для производства индивидуальных щитков. Броня была высокого качества. На расстоянии 25 метров она не пробивалась бронебойными пулями. Сделали на пробу несколько щитков, привезли в части. Двигая перед собой щитки, поползли бойцы. Немцы стреляли в них с близкого расстояния, щитки продолжали двигаться. Бойцы подползли совсем близко к переднему краю немцев. Забросав гранатами пулеметчиков, они захватили выдвинувшийся вперед немецкий пулемет. После этого эпизода посыпались заказы на щитки от воинских частей.
Работники цеха и сам Шендеров начали часто бывать в частях, беседовать с командирами и бойцами. Наступили холода. Бойцы и командиры говорили, что в блиндажах холодно, ночью трудно согреться. Шендеров начал производство «буржуек». Через несколько дней первая партия была уже отправлена в части.
Однажды работники цеха прочитали в газете, как подносят пищу бойцам на передовые линии. Подносить ее можно только ползком, и обычная форма термоса для этого неудобна. Работники цеха начали думать над конструкцией нового вида легкого и удобного для переноски термоса. Вчера нам показали готовые термосы – плоские, легкие, прикрепляющиеся к спине удобной системой парусиновых ремней.
В один прекрасный день тов.Шендеров заметил маленький домик, стоящий на пустом месте. Дома кругом почти сплошь были разрушены. Вывеска извещала, что в домике помещается портняжная мастерская артели инвалидов. Шендеров зашел в мастерскую. Оказалось, что инвалиды работают бодро, обстрела не боятся, чувствуют себя хорошо и жалуются только, что маловато работы. Через два дня Шендеров их завалил заказами. Они шили чехлы для термосов и ремни для щитков, и жаловались уже, что слишком много работы, правда, жаловались, шутя и работу всегда выполняли в срок.
Работать в этом цехе считалось честью, особенно ревниво относятся к этой чести старые кадровики. Когда Шендеров сказал Данилу Осиповичу Казакевичу, слесарю, который почти сорок лет работает на заводе, что, пожалуй, ему следует перейти на пенсию, старик так обиделся, столько об этом было разговоров, что Шендеров и сам был не рад.
Много работает в цехе замечательных стариков – живых хранителей традиций завода. Они усмехаются в усы, когда молодой, необстрелянный парень наклоняет голову от свиста снаряда. Они шутят, когда чувствуют, что нужно поднять настроение, они всегда одинаково бодры и веселы и днем и ночью не уходят из цеха, если нужно кончить работу.
Работа не прекращается ни на минуту. Фронт рядом, времени терять нельзя!»
Ленинград, 11 ноября 1941 г. газета «Известия»

 Позднее в послевоенные годы Леонид Николаевич вспоминал о первых месяцах жизни осажденного Ленинграда и его пригорода Колпина, ставшего фронтом, вспоминал о страшных и героических днях и о людях, что выстояли в эти дни. Мужественные защитники города стали героями его пьесы «Камень, кинутый в тихий пруд», написанной в 1964 году. Действие пьесы происходит в конце 1941 и начале 1942 годов в пригороде-заводе. Ремонтно-механический цех, полутемный, полупустой, с собранным старым, давно отслужившим оборудованием. Здесь куют, сверлят, клепают, сваривают – это напоминает скорей захудалую мастерскую, чем цех большого, знаменитого до войны завода. Линия обороны. За прудом немцы. Железная дорога отрезана, часть завода с оборудованием успела уехать в далекую Сибирь. Рабочий батальон под руководством секретаря райкома Ф.М.Пчелки и председателя горсовета А.М.Микишева обороняет завод, а жители заводского поселка обезвреживают минованную противником плотину.
Символично название пьесы. Тихий пруд - это не только старый, запущенный пруд, который стал ареной борьбы. Это еще и люди, у которых раскрываются дремлющие в них силы, душевная энергия, красота…. Это патриотическая пьеса, показывающая стойкость, мужество, силу духа советских людей в дни Великой Отечественной войны. Эта пьеса о человечности, об ответственности, о неразрывной преемственной связи поколений в нашей стране.
Была суровая, жестокая зима 1941-42 гг. Великий Ленинград был плотно зажат в тиски блокады. Гитлер торжествующе провозгласил по радио ближайший срок капитуляции города, обессиленного голодом, морозом, бомбежкой. Но город был так же неприступен, ленинградцы с презрением отбрасывали даже намек на мысль о капитуляции.
В одной из верхних квартир большого дома на канале Грибоедова, подаренного городским советом ленинградским писателям, у маленькой железной печурки, при еле мерцающем свете «коптилки» сидело несколько человек. Сосредоточенные и увлеченные, слушали они своего товарища, на вид почти юношу, в военной гимнастерке защитного цвета со знаками различия майора в петлицах, тихо и неторопливо читающего рукопись.
Леонид Рахманов читал только что законченный киносценарий «Великодушная война», посвященный великому ученому Чарлзу Дарвину. Рахманов начал писать сценарий еще до войны, на своей уютной даче вблизи Ленинграда. До того как сесть за пишущую машинку, он много месяцев провел в залах Публичной библиотеки, где изучал книги и письма Дарвина, труды дарвинистов и их противников, пожелтевшие страницы старых журналов, пронесших через восемь десятилетий пламя страстных споров вокруг знаменитого труда Дарвина о происхождении видов.­ Будучи военным корреспондентом ТАСС, приезжая с позиций, он в редкие часы досуга ухитрялся работать над любимым сценарием. Наконец, сценарий закончен и вынесен на суд друзей.
Немцы обстреливали город. Над центром города завязался воздушный бой. Выстрелы зенитных орудий, грохот разрывающихся бомб заглушали голос чтеца. Он продолжал читать. Вблизи дома, как потом обнаружилось, на ближайшее крыло одного из крайних зданий знаменитого Русского музея, из которого правительство предусмотрительно эвакуировало в глубь страны драгоценные собрания русской живописи, скульптуры, икон, упала тяжелая бомба. Со звоном вылетели последние стекла, и ледяной ветер ворвался в комнату. Книги беспорядочно попрыгали, посыпались с полок. Окно наскоро заткнули подушкой. Вновь зажгли «коптилку». Чтение продолжалось…
Когда Л.Рахманов перевернул последнюю страницу, слово взял хозяин квартиры, писатель Евгений Шварц, изящные и остроумные сказки которого поставлены десятками советских театров для детей. Взволнованно и страстно говорил он о прослушанном произведении - о величии образа, увлекшего писателя, о благородной и высокой теме рукописи - красоте созидательного труда, радости и муках творчества, величии человеческой мысли, ищущей истину.­
Сами того не подозревая, собравшиеся литераторы, исхудавшие от голода, бессонницы, напряженного труда и все же горячо и вдохновенно говорившие о творчестве, как бы иллюстрировали на своем примере эту мысль.
Дружеская беседа неожиданно для гостей была закончена роскошным пиром - все получили по тоненькому ломтику, грамм по 30, студня, кушанья, искусно приготовленного из столярного клея.
Из книги Гарри Солсбери «900 дней»: «Вера Кетлинская и ее друзья из Союза писателей задумали книгу под названием «Один день» - один день из жизни блокадного Ленинграда. Среди работавших над этой книгой писателей были также Леонид Рахманов, В.Орлов и Евгений Рысс. Идею они взяли у Горького, еще в 1930 году Максим Горький планировал подобную книгу - 24 часа из жизни Советского Союза. И теперь Вера Кетлинская предложила показать 24 часа из жизни Ленинграда – показать его районы, фронт, тыл, заводы, части ПВО, пожарные бригады, хлебозаводы, научные институты. Будет раздел о высшем командовании и о маленькой пошивочной мастерской, где шили ватники для бойцов.
Они ежедневно приходили в Союз писателей, в старый каменный дом на улице Воинова, с лицами, опухшими от голода и бессонницы. Они спрашивали: «Когда будем писать «Один день»? Сообщите мне, я пойду, куда вы меня направите». Но Кетлинская никак не могла получить разрешение от высших властей.
Все свое время и энергию Рахманов отдавал идее создания книги «Один день». Неизвестно, как бы он выжил после того, как погиб замысел этой книги, если бы не появился еще один план – издание нового журнала под названием «Литературный современник». Первоначально его издание планировали летом 1941 года, но редактор, Филипп Князев, погиб в таллиннском сражении. Теперь назначили редактором Рахманова, к середине января был подготовлен материал первых двух номеров, шла работа над третьим. Но месяца не прошло, как потускнела и эта последняя мечта».
Разве мог осажденный город издавать толстый литературный журнал в те самые месяцы, когда областная газета «Ленинградская правда» превратилась в листок серой бумаги размером в половину районной газеты, выходившей через день.
Л.Н.Рахманов жил и работал в Ленинграде в самый тяжкий период блокады – с сентября 1941 г. по февраль 1942 г. Об этом времени вспоминала Вера Кетлинская в послании к 60-летию Леонида Николаевича, названном писательницей «Новелла о блинах».

 

В.КЕТЛИНСКАЯ НОВЕЛЛА О БЛИНАХ

«Всё это происходило в первую блокадную зиму. В те бедственные месяцы я была не очень удачным, но зато единственным «начальством» в нашем благословенном Союзе писателей. И швец, и жнец и на дуде игрец. Среди прочих моих начальственных функций была и функция распределителя винных запасов. Запасы вина в нашем ресторане арестовал Гриша Сергеев сразу после начала войны, а в тяжёлые зимние дни по моим запискам вино выдавали наиболее ослабевшим писателям. Ну и функция, Господи Боже!
Скажу сразу во избежание недоразумений: Лёня Рахманов ни сам, ни через подставных лиц никогда вина не просил, и это было, каюсь, первым толчком к возникновению моей сердечной симпатии к нему. До войны я его почти не знала. Правда, он зарубил в ленинградском «Современнике» один мой рассказ, и зарубил настолько правильно, что я его (не Лёню, а рассказ) вскоре дорубила вместе с копией и черновиками. Вернул он мне рассказ со свойственным ему изяществом и тихой язвительностью, но все мои товарищи по профессии согласятся, что этого ещё мало для возникновения дружбы.
А в первые месяцы войны Лёня Рахманов ходил стройный и по-военному молодцеватый. Появлялись они в Союзе всегда втроём: Лёня, Владимир Орлов и Евгений Рысс. Все трое были военными корреспондентами ТАСС и мотались по разным участкам нашего фронта. Потом ездить стало некуда, фронт начинался за околицей, а затем... затем наши три военкора вообще повисли в воздухе: в связи с сокращением фронта (и пайков) ТАСС сократил всех трёх своих корреспондентов, вернее - лишил их продаттестатов. Пожалуйста, выезжайте на фронт и пишите! А питаться? Воздухом.
Так волею ТАСС, три друга появились у нас в Союзе и встали на скудное писательское довольствие. У всех трёх было благодатное качество — чувство юмора. И все трое жили напряженной интеллектуальной жизнью. Они внесли в наш коченеющий Союз струю инициативы и бодрости. Это они затеяли коллективную книгу «Один день Ленинграда», и, хотя осуществить эту идею нам помешали, мы жили ею больше месяца, она нас согревала и объединяла...
Друзья приходили в Союз ежедневно. Лёня Рахманов жил дальше всех — на Васильевском острове, где-то за Малым проспектом. Трамваи не ходили, а обстрелы бывали часто, но Лёня ходил пешком туда и обратно и отказывался перебраться поближе к Союзу; он уверял, что привык к своему столу и своим книгам, а ходьба полезна для здоровья и даёт время, чтобы многое не спеша продумать. Я старалась выходить вместе с ним, нам было по пути, мы потихоньку шагали своими ватными ногами, и дорога от Союза до надстройки уже не казалась ни страшной, ни длинной, потому что Лёня умел как ни в чём не бывало беседовать о людях и о литературе, - так, будто нет ни голода, ни мрака, ни страшного мороза, ни посвистывания снарядов.
Получали мы в то время по карточкам первой категории 250 граммов хлеба на день, а в столовой по продталонам получали суп (водичка с крупинками пшена), блюдце чечевицы или того же пшена — тоже без жиров. И всё. Иногда мне удавалось что-либо выхлопотать сверх пайка. Так, изредка мы получали кости — правда, уже вываренные, но всё-таки не столярный клей, который мы сами превращали «обратно в кости», а всамделишные, коровьи или конские — кто тогда разбирался! Выдавали их в столовой по особому списку, только писателям. В просторечье это называлось: «Писательские кости выдают!»
В то время шла усиленная эвакуация через Ладожское озеро, но все, кто мог работать, старались держаться. Первым из мушкетёров сдал Евгений Рысс. Они пришли ко мне все трое. Поблёскивая запавшимми глазами на опухшем лице, Женя сказал:
-Видно, мне пора. Недели две я ещё продержусь, но если за это время вы меня не сумеете отправить, я съем вас.
Лёня Рахманов тут же по календарю педантично высчитал, в какой день это произойдёт. Нетрудно догадаться, что я отправила Рысса до роковой даты.
А Лёня Рахманов не опух от голода и не почернел, как многие, он только худел и худел до прозрачности и казался уже совсем невесомым — вот шагает, а, если подхватит ветром, может и полететь. При этом он продолжал мыслить и говорить обо всём, кроме еды, и даже острить, но я приглядывалась к нему всё тревожней.
В феврале 1942 года писателям дали первые пять академических пайков. Персональных. Один из пяти — Леониду Рахманову. Лёня очень застеснялся — отчего ему, а я смотрела на него и думала: теперь, может, выживет... Затем Лёня пошёл получать паек - всё той же невесомой походочкой, но, пожалуй, чуть-чуть быстрей. Когда назавтра он нам рассказал, что входит в этот паёк — даже поверить было трудно. Сейчас это, конечно, не звучит — два килограмма муки на месяц и полкило масла... Но тогда !!.
-Нуте-с — вдруг сказал Лёня, - хоть и далековато, но прошу завтра ко мне на блины.
- На бли-ны ?..
- Да уж, пожалуйста, на блины.
Сейчас я пишу эти строки вроде бы больная, глотаю таблетки и ставлю горчичники, где уж тащиться к поезду, а там ещё автобусом или такси! Тогда у всех нас состояние здоровья ( если вообще уместно применять здесь слово «здоровье») было несравненно хуже, ноги с трудом передвигали . А идти-то пешком в почти немыслимую даль — На Васильевский! Но блины... Да нет, при чем тут блины? Просто среди смертей и бедствий должны же быть - и бывали! - светлые праздники.
И мы пошли — по заметённым сугробами улицам, потом тропинкой через Неву, и снова заметёнными, жуткими в своей безлюдности улицами... Шли часа полтора... Зато там, на Васильевском, в комнате, где скудный огонёк выхватывал из мрака только полки с книгами, много-много книг, от пола до потолка, там были и дружеские разговоры, и смех, и настоящие, неподдельные блины!
Лёня сам жарил их, и на сковородке что-то даже шипело, и он ловко подцеплял ножом и переворачивал каждый блин ...
Эх, Лёня-Лёнечка, когда-то вы зарубили мой плохой рассказ одним словом - «сантиментально». С тех пор я настороженно-бдительна ко всякой «сентиментальности», но в данном случае я её не боюсь, я её призываю - потому что ваши блины были упоительны, они были покрыты румянцем, как девичьи щёки в ХIХ веке, когда бледность ещё не стала модерном; они были пышными и сочными, ваши блины, их края чуть завивались, их надо было смаковать как бессмертные стихи... И блинов было много, сказочно много, по целых три блина на дружескую душу!
Так вот, товарищи, желаю каждому обрести друга, который бы в таких условиях способен позвать вас на блины».
Впоследствии свои воспоминания о блокадной зиме Л.Н.Рахманов выразил на страницах очерка «Эшелон вернулся», написанной в 1966 году: «Признаюсь, меня и сейчас охватывает волнение, когда я представляю себе запечатленной на бумаге, в слове, в книге летопись одного ленинградского дня, и особенно ночи, с ее воем сирен и бомб, заревом пожаров, лихорадочным тиканьем радиометронома, самоотверженным трудом людей, борющихся с бедой…»

 

Отрывок из очерка «Эшелон вернулся»:

«Зима 1941-1942 года была на редкость морозной. Обычно Нева не легко замерзает, тем более, когда ее бороздят ледоколы, проводя суда по фарватеру, - между мостами тянутся километровые полыньи. В эту зиму стоял сплошной лед, что для жителей имело существенное значение: выяснилось, что по льду легче идти, чем через мост. Кривизна, подъем, незаметные в обычное время, сейчас казались почти непреодолимыми. Люди и по плоскости-то с трудом передвигали ослабевшие ноги, а чтобы перевалить через середину моста, приходилось делать свехъестественное усилие. Ледяная же поверхность реки строго горизонтальна, если не считать неровностей, своеобразных торосов, образовавшихся при ледоставе, - торосы можно и обойти. Правда, оставалось спуститься на лед и подняться на противоположный берег — почти альпинистская задача. Но пешеходы, как альпинисты, помогали один другому: страховали, поддерживали, вытягивали за руку наверх, - это была настоящая взаимная выручка в бою – в бою с высотой и слабостью.
Для меня этот путь имел особую притягательную силу… Я знал, что в конце пути меня ждет награда. Дело в том, что в самое тяжелое для меня время, мне предложили составить и отредактировать пробный номер журнала «Литературный современник».
Я был рад поручению. Я знал, что эта работа опять прибавит сил и мне, и моим товарищам. Так важно было тогда делать какое-то общее дело, не имеющее касательства к утолению физического голода.
И люди снова поверили, стали писать, стучать на машинке... Всем хотелось чувствовать себя литераторами, а не просто «едоками первой или второй категории». …
в эту зиму…было трудно пережить, не опустив руки. И руки опустились. Силы резко упали. В середине февраля через Ладогу началась эвакуация населения. Удалось отправить на Большую землю обессилевших и больных литераторов. В марте отправили и меня…»

В марте 1942 года по состоянию здоровья (по причине крайнего истощения)     Л. Н. Рахманов был эвакуирован на Большую землю, в родной Котельнич. Сюда в начале войны перебрались его жена и дочь. Был эвакуирован из блокадного Ленинграда и обессиленный от голода друг Л.Рахманова драматург-сказочник Евгений Шварц, который в своем дневнике 23 июля 1942 года записал: «Рахманов принял меня необычайно приветливо и заботливо. Вероятно, благодаря этому я чувствовал себя там так спокойно, как никогда до сих пор в гостях. Видел эвакуированные из Пушкина (под Ленинградом) ясли, детская санатория бывшая…»
В книге «Люди народ интересный», первая часть которой «Взрослые моего детства» посвящена Котельничу и котельничанам Леонид Николаевич тепло написал: «Котельничу я обязан, может быть, главным: первым толчком, первой тягой к прекрасному – прекрасному в жизни, в природе, в театре, в музыке. Город дал мне приют в годы войны. Как же не быть благодарным Котельничу…»

 Во время войны в 1945 году в соавторстве с Е.Рыссом Леонид Рахманов написал приключенческую пьесу о событиях военных лет «Окно в лесу», позднее переделанную в повесть для юношества.

Л.Н.Рахманов вновь обращается к Великой Отечественной войне в повести «Домик на болоте» (1959). Главный герой повести советский профессор, биолог Андрей Николаевич Костров. Это беззаветно преданный науке и своему народу человек, труд которого был крайне необходим людям в годы войны. Созданная вакцина должна помочь раненым в случае осложнения газовой гангрены.

Война потребовала полной отдачи сил, и Костров с помощниками переехал жить в лабораторию. Они работают сутками по очень жесткому графику. Костров требует полной самоотдачи, работая и живя на болоте, в совершенно непривычных условиях.

Суровый быт партизанского лагеря, постоянная опасность, беспокоят их только в том плане, что могут прервать их исследования. Дважды уничтожались результаты их исследований, чтобы они не достались фашистам. Для посторонних людей непонятно и странно, как можно работать и делать научные открытия здесь. Тем выше уважение людей к работе ученых, которую можно назвать подвигом.

В образе ученого Кострова воплощены лучшие черты настоящего интеллигента: высокие жизненные цели, потребность служить людям, человечность, высокая образованность, гражданская позиция.

В письме Л.Н.Рахманова туристам и краеведам, датированном 18 апреля 1965 года он приводит маленький отрывок из воспоминаний о войне, рассказывающий о человеке мирного труда – главном архитекторе Ленинграда, которому, может быть, было тяжелее всех видеть, как бомбами разрушают его любимый город.

«Литературно-художественное утро» - так, немного по старомодному, был назван в афишах (сколько трудов стоило их набрать, отпечатать!) чуть ли не единственный в ту зиму публичный концерт, проходивший в зале Академической капеллы у Певческого моста, наискосок от Зимнего дворца. На улице было морозно и солнечно, в зале тоже морозно, но, как чудилось, красный бархат кресел и драпировок немного смягчал этот пронзительный холод. И слушатели. И участники концерта были одеты в шубы, в шинели и ватники, - они берегли каждую каплю тепла. Невольно вспомнилось, как много лет назад Маяковский, когда ему стало жарко, снял пиджак и повесил его на спинку стула.

Сейчас к краю эстрады медленно подошел старый седой человек в длинной тяжелой шубе и тихо заговорил. Мы напряженно вслушивались. И вдруг произошло чудо: голос его окреп, худое лицо осветилось такой неожиданной в этот момент счастливой улыбкой. Он сказал, что идя сюда, не старался сокращать путь; на его взгляд даже очень удачно, что по причине нездоровья приходилось идти не спеша: дело в том, что сегодня он испытал особенно волнующее чувство радости и гордости –под этим январским солнцем Ленинград был непередаваемо, необыкновенно прекрасен.

Профессор Ильин продолжал говорить, называя известные каждому ленинградцу улицы, здания, знаменитые на весь мир архитектурные памятники, которые деловито старались разрушить осаждавшие город немцы. Он не сказал словно бы ничего особенного: мы и сами не раз писали в газетах – что враг не пройдет, что наш город бессмертен. Но, слушая его, смотря на этого старого, несомненно, тоже голодного, как все ленинградцы, больного человека, пришедшего сюда пешком через весь город, трудно было удержаться от слез, слез не боли, не жалости, а восхищения. Видно было, что у него поет душа, очарованная только что пережитой, как бы заново оцененной им красотой родного города.

Невольно думалось: уж если в этих страшных условиях голода, холода, ежедневной, ежечасной опасности люди могут так сильно чувствовать красоту Ленинграда, значит, действительно, этот город и живущие в нем - бессмертны…»

В 1988 году в год своего 80-летия на вопрос корреспондента районной газеты А.Балыбердиной «Если жизнь можно разделить на этапы, то как бы вы поделили прожитые годы?» Леонид Николаевич ответил: «Прежде всего: до войны. После войны. Потому что я был на двух войнах: Финской и Великой Отечественной».

Война давно закончилась Победой, но то, о чем писал Л.Н.Рахманов, дорого нам, он напоминает о страшном и героическом времени Великой Отечественной войны. И память об этом незабываема.

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Рахманов Л.Н. Повести разных лет.-Сов.писатель: Ленинградское отделение, 1974.-560с.
Рысс Е.С., Рахманов Л.Н. Домик на болоте.-М.: «Правда», 1990.-480 с., ил.
Солсбери Г. 900 дней.-М.: «Прогресс», 1994 .-с.480-483
Кармазина Т. Академический паек Леонида Рахманова //Вести.-2008.-№149 (25 апреля).-с.27
Зиновьев А.Евгений Шварц и Леонид Рахманов в Котельниче //Котельничский вестник.-1991.-№132-133 (2 ноября)
Рахманов Л. 1939-1941 //Котельничский вестник.-1991.-№28 (28 февраля).-с.2
Балыбердина А. В комнате с окнами на Марсово поле //За коммунизм.-1988.-27 февраля
Грудцева О. Новая пьеса Рахманова // Театр.-1963.-№11.-с.136-137

Обратная связь

Решаем вместе
Хочется, чтобы библиотека стала лучше?
© Муниципальное учреждение культуры "Городские библиотеки" г.Котельнич
612600 г.Котельнич ул.Советская, д. 145, тел(факс) 4-04-78, 4-03-92
e-mail: kotmugb@rambler.ru

Создание сайта: Александр Вылегжанин
e-mail: to_sasha@mail.ru



Яндекс.Метрика